Вика сидела на кровати, сложив ноги по-турецки. Свет ночника окрасил обои в песочный цвет и от этого, казалось, в комнате становилось теплее. На улице уже давно было темно, а папа все еще не пришел. Как и несколько дней подряд.
На подушке напротив нее лежали игрушки: маленький резиновый пудель, средних размеров кукла со свалявшейся мочалкой вместо волос, пластмассовые ножницы и разноцветные фломастеры, по большей части высохшие.
Вика серьезно расправила красный клетчатый плед и начала играть. Кукле на пухлую руку Вика надела ножницы. Резинового пуделя (Вика его не очень любила потому, что сколько бы времени ни прошло, от него все равно пахло резиной), так вот его она положила на бок.
Раздался телефонный звонок. Трубку взяла мама и зажгла в коридоре свет.
Кукла с помощью Викиной ручки неуклюже зашагала к пуделю. Изображая собаку, Лена тихо, снизив голос, заговорила: «Нет, пожалуйста, не надо, мне будет больно, я тебя очень прошу, не делай этого со мной». Кукла отвечала строгим Викиным голосом: «Нет, мне обязательно нужно это сделать».
Мамин голос за дверью становился выше и иногда срывался на крик.
«Мне обязательно нужно это сделать» – повторила кукла и щелкнула ножницами там, где должен быть у собаки член.
Вика начала тихо скулить, изображая боль и страдания собаки. А правой рукой ножницами выскребала остатки воображаемой собачьей плоти.
Мама теперь уже все время кричала в телефонную трубку, кажется, плакала.
Вика послюнявила сухой красный фломастер и нарисовала круглое пятнышко прямо между задних лап собаки. «Счас подую – все пройдет», – сказала она и несколько раз дунула на красное.
«…ПОДОНОК, ВОТ И ЕБИ СВОЮ МАЛОЛЕТНЮЮ ПРРОСТИТУТКУ, УБЛЮДОК! НЕ СМЕЙ ДАЖЕ ПОДХОДИТЬ К НАМ, ЕСЛИ ПОЯВИШЬСЯ, Я ТЕБЕ ХУЙ ОТРЕЖУ… ПОНЯЛ? ОТРЕЖУ ТВОЙ ВОНЮЧИЙ ХУЙ!!!» – кричала мама.
Вика отодвинула игрушки и начала укладываться спать.
Как обычно Андрей проснулся в пять и, щурясь от света, потащился в ванну.
Из зеркала на него смотрело бородатое молодое лицо. Бороду Андрей не любил, отрастил только из-за работы.
Собрав сумку, он поехал к метро. Дождавшись открытия, вошел внутрь и направился к отделению милиции.
«Здорово, Андрюха!» – откашлявшись, прохрипел сонный сержант, – «Чево.. как всегда?»
«Да, Николай Сергеич», – улыбаясь, ответил Андрей и прошел в маленькую душную комнату.
Андрей достал из сумки аккуратно сложенную, отглаженную рясу, клобук, переобулся в дешевые дутые сапоги.
Перед тем, как выйти, повесил на шею крест и деревянный ящик с прорезью для денег. На ящике – фотография церкви, вырезанная из православного календаря. Под ней Андрей написал «На восстановление».
«Так, вроде ничего не забыл», – перепроверил он и, сунув Сергеичу 500 рублей, направился к поездам.
Для пущей убедительности, проходя по вагону, Андрей в голос читал «Отче Наш», это помогало ему сосредоточиться, а люди, услышав монотонную речь, оборачивались и непременно кидали монетку в ящик.
Андрей знал, что проносится в голове людей, смотрящих на него, симпатичного и высокого. Они думают: «Он же такой молодой… зачееем?» – и, от удивления и уважения, непременно лезут в карман за монеткой.
Андрей заходит в вагон и начинает:
«Отче наш, иже еси на небесех, да стится…» монетка летит в пустой ящик, Андрей смотрит прямо в глаза подавшей женщины – «Да благословит Вас Господь» – выразительно говорит он и низко ей кланяется.
Потом поворачивается и медленно идет вдоль вагона… «Да будеть воля твоя, иако на небси, и на земли…»
Дело сделано. Под ровный стук колес, люди лезут в карманы за мелочью, и вот уже с каждым шагом звенят, перекатываясь монетки в ящике. «Хлеб нашь насущный даждь намь днесь…»
Вагон за вагоном – все сначала. «Осторожно, двери закрываются». Андрей продолжает:
Нервно мигает лампа
«и остави намь долги наша…»
шум ветра о стенки вагона…
«иако и мы оставляем…»
ветер громче
«вселожжжь-вселожжжжь» проносится за стеклом…
«избави нас от лукаовго»…
«волжжжи-волжжжиии» откликается ветер из щелей…
«Проклятье…» – слышит Андрей обрывок разговора…
«Греххххх» – вступают тормоза…
кровь стучит пунктиром в висках, вторя мигающей лампе…
«как пришли, так и уйдут…» – эхом женский голос…
«а я ему – хватит врать уже» – остается за спиной…
«иако твое есть царствие и сила» – шепчет бледными губами Андрей…
«Станция Новокузнецкая»
лампа быстрее…
рука с серебристой монеткой – в ящик: подпрыгнув, покатилась по деревянному дну…
«Да благословит Господь…»
«ГНИЛАЯ ПЛОООООТЬ» – визжит у Андрея в ушах…
голос льдом поднимается снизу и хватает Андрея, за кость ноги, проходя сквозь одежду и кожу
ящик ремнями намертво обвивает шею и тянет вниз…
«но избави нас от лукавого» плачет Андрей…
«Осторожно… вспышки рваного света быстрее…
«Двери закрываются»
«Господи…» – изо всех сил рвется к двери…
«Господи…» кричит Андрей, и, ломая ногти, протискивается между давящих дверей.
Ремень плотно вокруг шеи…ящик остается за закрытыми дверями потемневшего вагона.
Поезд набирал скорость…
I’ve been running on a track,
Overrunning pain and woes
And my grief with feet I crack.
Though with callus on my toes,
I shall jog in cheerful hope,
This sweet sport helps get things done
Years keep flying, but I cope:
Though no medal had I won,
Yet my final hour of life
Flees away for years, for long:
Those not slacking, those who strive
Here for more time shall belong.
© Dmitriy Belyanin, 2021
Beyond the window, it’s still bright,
Through cloud gaps, the Sun there glitters.
Wings in the sand shake in delight:
A sparrow, wallowing, now flitters.
Onto the ground, down from the skies,
A pall is moving with a tremble
Beyond, the forest margin lies
As if in gold dust, rich and ample.
Two droplets splashed onto the glass,
And linden trees smell like sweet honey,
And something came to leaves at last:
Its clanks have made the garden runny.
Translated by Dmitriy Belyanin, 2018
